Я шел по грязно-серым остаткам снега, кто-то задевал меня плечом, кто-то что-то быстро говорил, долетали обрывки фраз, случайные слова пролетали мимо. Навстречу мне попадались иногда люди с кипой бумаг, отделяли пару листков, совали упрямо в руку. Я брал и шел дальше. Вперед.

Путь, вдруг, закончился, и дорога превратилась в тупик ведущей вниз лестницы. К тому моменту кипа бумаг в моих руках выросла, и я сам стал одним из тех людей с листовками разных цветов и размеров. Избавившись от бумаг, я стал спускаться вниз по скользкой лестнице, мучительно раздумывая, как жить дальше. В переходе было накурено, нищий, прикрывшись картонной табличкой с размашистыми буквами, ел что-то из пластмассовой тарелки, группа молодых девушек звонко смеялась и щебетала птичьими голосами.

…Я любил приходить к ней утром. Солнце тоже любило ее квартиру, заходило привычным гостем, освещало и без того светлые стены, радовалось отсутствию тяжелых гардин, и, хозяйничая поутру, разбрасывало веселые блики на мебель, на книги, на саму хозяйку. Быстро шлепали босые ноги, оставляя на паркете мокрые следы, захлопывалась дверь в ванную, сквозь грохот воды голос кричал: «Я сейчас!». Выходил ее кот, равнодушно смотрел на меня и, узнав, также равнодушно отворачивался и уходил.

Она появлялась скоро, румяная после душа, с мокрыми волосами, с капельками воды на бровях и ресницах, и солнце, расшалившись, бросало в эти капельки своей свет. К тому времени я заканчивал колдовать над кофе, заносил его в комнату, стараясь по пути не поскользнуться на ее влажном следе и не плюхнуться под презрительным взглядом ее кота. У ее мебели был коварный характер. Я садился аккуратно на самый краешек кресла, но уже через минуту, забывшись, утопал в коричневом плюше. Она садилась напротив, брала в руки зеркало, ойкнув, тоже проваливалась в кресло. Разговаривая со мной, она не спускала глаз со своего зеркального двойника, причем ее лицо становилось совсем другим: приподнимались брови, губы меняли свой рисунок; иногда мне начинало казаться, что в комнате меня вовсе нет, что исчезни я сейчас, вдруг, растворись внезапно в воздухе, - она ничего не заметит, и будет продолжать общение со своим отражением.
В комнате почти всегда царил хаос. Ваза с давно увядшими цветами стояла почему-то в углу, как будто неся наказание, круглая расческа лежала коварным ежом на пестром ковре, там же стояла пустая чашка с кусочками фольги от шоколадной плитки, и солнце, обнаружив этот неожиданный сюрприз, превращало серебряные клочки в сверкающие огоньки.

Книги были повсюду. Наверняка хозяевами квартиры считали себя они – в разных переплетах, всевозможных расцветок и размеров, всех национальностей и различных характеров; их можно было найти на влажной плитке в ванной, на деревянном стуле в кухне, на диване и под ним, на подоконнике и в креслах. Своеобразной была у нее манера чтения. Взяв в руки новый экземпляр, она поначалу изучала последние страницы, потом просматривала несколько абзацев с середины, затем пролистывала быстро всю книгу, и лишь потом открывала первую страницу и начинала читать с начала. Прочитав несколько строк, она могла, вдруг, задуматься, подняв голову, и надолго уйти в свои мысли. Также и в беседе: я внезапно замолкал, увидев знакомый взгляд, смотрящий куда-то сквозь меня.

У нее была нежная белая кожа с прожилками румянца на выразительных скулах, коротко подстриженные волосы и замечательная манера смеяться. Смеялась громко, закидывая назад голову, и я сидел довольный собой, тем, что удалось опять вызвать и услышать этот смех…

Мне принесли заказанный кофе. На белом блюдце лежала одинокая конфета – один бок ее подтаял от близкого соседства с чашкой, и сквозь тонкую обертку просачивался робко разомлевший шоколад.

..Она носила длинные юбки тогда, когда весь город превращался в сплошной парад обнаженных ног, она не признавала украшений – они казались лишними и грубыми, и удивительно не шли ей, в холода она надевала необычную шляпку с тонкой, едва доходящей до глаз, вуалью; и мужчины смотрели на нее как на чудо. А мне казалось, что наконец-то жизнь подобрела, и я все-таки вытащил свой счастливый билет.

Она любила осень, книги, своего кота (вот кто был настоящим счастливчиком!), она любила легкость. Она так и говорила, чеканя по слогам, как будто перепрыгивая со ступеньки на ступеньку: «Лег-кость», а я внимал и старался сделать все для того, чтоб хрустальное, капризное слово не разбилось и не потускнело в наших отношениях…

Соседний столик напротив принял и отпустил уже нескольких гостей: плотного мужчину – он быстро и деловито съел бутерброд, быстро поговорил по телефону и поспешил уйти; молодую девушку – она не столько пила напиток ядовитого цвета в прозрачном бокале, сколько выкуривала одну за одной тонкие палочки сигарет. Сейчас напротив сидел мужчина с накрашенными губами, игриво посматривая на входящих в кафе.

…Бывали и другие дни. Внешне безоблачные. Все с тем же солнцем и книгами-хозяевами, но в глубине души назревало нечто необъяснимое, тревожное и предчувствующее. Кот в такие дни не выходил ко мне вообще, а у нее в глазах появлялось что-то колющее и неприятное, и я не знал, куда деваться от этого взгляда.

Были, были же маленькие подсказки, намеки: то в сердито поджатых губах, то в виде резкой вспышки, то оброненная фраза – глаза оторвались от книги, взгляд стал знакомо- невидящим, губы повторили прочитанное: «Расставаться так легко – когда не любишь»…

Кафе давно опустело, кофе остыл, конфета расползлась по блюдцу, растекся шоколад, пустил лучи и замер.

Счастливый слепец: падал в солнечное утро книжно-хаосной квартиры, в любимый ею ворох листьев, в утренний аромат ее кожи. Запрыгивала ли с ногами она на диван, смеялась ли вкусно моим шуткам, гладила ужасного кота, смотрела ли в зеркало, грустила или сердилась – все выходило у нее красиво и легко. И таяло что-то в моей душе, и невидимые нити ползли от нее, окутывали нежно…и крепко… Она однажды заметила вдруг блеск этих нитей, и, сердито нахмурив брови, все также стремительно и легко, как все, что она делала, – оборвала их…

Когда-нибудь я доберусь до Легкости. Быть может, в этот момент я буду сидеть со своим приятелем на залитом солнцем балконе, и играть с лучами и стеклом бокала. Я расскажу с улыбкой об одном своем досадном романе. Приятель тоже улыбнется, потреплет меня по плечу, быть может, скажет: «Да, старина, с кем не бывает». И через несколько минут, забыв эту историю, мы горячо заспорим о том, чья же команда победит в последнем туре.
…Вот только….привыкнуть бы поскорее к пустынности утра…